Московские мастера — страница 1 из 12

А если судорог медузы,

Зажатой в царственной руке,

Слабее каменные узы,

Почиющие на реке?

И ты, вершитель, не насытишь

Туман цветами чугуна –

Страмотный дым, болотный Китеж,

С балтийского подъятый дна?

Лети, лети на темном звере,

Наездник с бешеным лицом:

Уже вскипает левый берег

Зимне-дворцовым багрецом!

Не вопль медузы ль над тобою:

Из поволоки синевы –

За петропавловской пальбою

Сердцебиение Невы?..

Асфальтовая дрожь и пена

Под мостом: двести лет назад

Ты, по змеиному надменна,

Вползла в новорожденный град.

И днесь не могут коноводы

Сдержать ужаленных коней:

Твои мучительные воды

Звериных мускулов сильней.

Что – венетийское потомство

И трубачей фронтонных ложь,

Когда, как хрия вероломства,

Ты от дворцов переползешь,

Под плоскогорьем Клодта, Невский

И, сквозь рябые черныши

Дотянешься, как Достоевский,

До дна простуженной души!

Копыта в воздухе, и свод

Пунцовокаменной гортани,

И роковой огневорот

Закатом опоенных зданий:

Должны из царства багреца

Извергнутые чужестранцы

Бежать от пламени дворца

Как черные протуберанцы.

Не цвет медузиной груди,

Но сердце, хлещущее кровью,

Лежит на круглой площади,

Да не осудят участь вдовью!

И кто же, русский, не поймет,

Какое сердце в сером теле,

Когда столпа державный взлет –

Лишь ось кровавой карусели?

Лишь ропоты твои, Нева,

Как отплеск, радующий слабо,

Лелеет гордая вдова

Под куполом бескровным Штаба:

Заутра бросится гонец

В сирень морскую, в серый вырез –

И расцветает, наконец,

Златой адмиралтейский ирис!

В камине черный уголь болен.

Нос вытянуть – орлиней стал.

А губы, голодая,

Вспоминают кожу.

Металл к любви моей прижмите,

– Ушибся я, –

Боюсь остаться с синяком…

Уйду и раскидаю руки

По знакомым.

А завтра к вечеру

Приду опять стучаться в холода.

Милая,

Хочешь, я тебя вылечу

По Хлебникову

Взглядом оленя?

Ты показываешь пальцем на шею…

Если и больно это было –

То и я не смеялся ведь.

Я люблю не знать ничего,

Когда на моей ладони

Твое бедро,

И подбородок спрятан.

А ты,

Не знаю, зачем же вдруг

Обеспокоила меня вопросом:

– А ты мои родинки

Все знаешь?

Нижняя губа срезана,

Слова все нежные и высокие,

Каждое в готическом футляре

И колется.

Молодая, ничего не знающая.

Груди фунтовые висят, уже скучая,

И вянут.

Но движенья девичьи,

Каждое рождается всегда вновь,

И, родившись, умирает.

Глаза маленькие, в масле,

С продавленной синевой

Вкруг единственных ресниц.

В черной аллее, никто не поверит

Моей любви,

И я извиняюсь за то, что

Несколько грубее

Других джентльменов

Пристану.

Как чаю в блюдце,

Холодно мне в твоем рту,

Поясом с бедер

Твои ноздри закрою –

Дрожь ног за любовь приму.

И кожей одной и то ты единственна.

Господи! Господи! Господи! Темный свод небес,

Монастырская душная келья,

Мне в холодное, мертвое сердце

Полоумный и сладкий бес

Льет преступное, сладкое зелье.

Неужели бритвой зарезаться?

Господи! Господи! Господи! Гордый, злой, пустой

Дух пляшет в несчастном теле

И выпячивает свои губы.

Одинокий и холостой –

Я в своей холостой постеле

Буду мертвым, колючим, грубым…

Поют глупые птицы,

Тает кружевной снег,

Трескаются хрустальные льдинки,

Пляшут солнечные паутинки.

На набережной ругаются не злобно

Грузчики песка и кирпича.

Такое голубое небо,

Как будто на гениальной картине.

Изображающей боль и радость

Кольцеобразной весны.

Мне хочется кружиться до смерти

Вокруг поскрипывающих деревьев

И подбрасывать камушки в воздух

Совершенно прозрачный и голубой.

1. Из города горнего, где легкие лебеди

На луч черноогненный воду сменяли

И так и забылися в старческом лепете –

Я вывел свой яркий и яростный ялик.

5. О, див далечайший, – детство печальное,

Кольцом тебя слободы въявь окружали.

А древнее озеро, лоно венчальное,

Затмилось от дыма и дива кружала.

9. Трактирное действо, – ты див изумительный.

Ягненок ярчайший, я там и учился.

И в мозг мой, как в море, поток твой стремительный,

Все льется и бьется – сквозь смерть просочился.

13. Там люди как лебеди – черные, старые,

Там хор очарованный кругом кружала.

Я дальний, отверженный, – я царство вам дарую

Вы, нежные нежити, в жуть ваших жалоб.

17. О, черное озеро! Красным те пламенем

Старинный кирпичник кроваво обрамил.

И небо сторазно сверкающим знаменем

Плывет и недвижно, как тронное правило,

21. Над зданием. Знаменем! Знаменье дивное –

Вы в озере скверну великую зрели,

Вы, люди нелепые, плесень противная.

Нет, очи открытые диво прозрели:

24. Да, озеро очное действо трактирное.

Вы, бороды, волосы, разные масти –

Тростник огнепышащий, пламя всемирное.

Вы в недрах народных извечные снасти.

Пришел, умылся, светлый сверток взял,

Достал кусочки, близкие ужасно.

Вложил в уста и стал апрельски ал,

Взволнован тихо, теплый ежечасно.

И мертвый март, я чую, снова жив,

Но жив желанно, рост роскошный возле.

Я плачу светло – я, уже не мне,

Впервые в темь огонь апрельский розлив.

Первый грех против марта – мертвею.

О, маца мертвородная, страшно….

Светлый свет позабывчиво вею

Снова, снова, – на новые брашна.

Миртом март, помертвев, покрываю.

Милый мирт мой – ты лавр жестколистный.

Знает сердце: (скрывает) – срываю

Я последний аканф нелучистый.

Жемчужный водомет развеяв,

Небесных хоров снизошел,

Мне не забыть твой вешний веер

И примаверных взлетов бред…

Слепец не мог бы не заметить

Виденьем статным поражен:

Что первым здесь долине встретить

Я был искусственно рожден.